Впусти меня - Страница 117

117

Томми не было, — значит, жив. Ушел без посторонней помощи, отправился домой спать и, даже если он о чем-то догадывается, все равно не знает, где Эли живет.

Все нормально. Все хорошо.

У стены стояла деревянная швабра с длинной ручкой.

Эли взял ее, переломил о колено почти у самого основания. Сломанный конец вышел неровным, заостренным. Острый кол с руку длиной. Эли приставил острие к своей груди, меж двух ребер. В то самое место, куда ткнула та женщина.

Он сделал глубокий вдох, сжал палку, играясь с мыслью:

Ну давай же! Давай!

Выдохнул, чуть разжал руки. Снова обхватил. Приставил к груди.

Минуты две он стоял, держа острие в сантиметре от сердца, крепко сжимая в руке палку, когда ручка двери лязгнула, нажатая до упора, и дверь медленно отворилась.

Эли опустил палку, прислушался. Медленные, неверные шаги в коридоре — будто ребенок. Очень большой ребенок, только что научившийся ходить.

Услышав шаги, Томми подумал: кто это? Не Стаффан, не Лассе, не Роббан. То ли больной, то ли несет что-то тяжелое… Дед Мороз! Рука взметнулась ко рту, чтобы заглушить смешок, вырвавшийся, когда он представил себе эдакого диснеевского Санта-Клауса, —

Хо-хо-хо! Скажи «мамочка»! —

ковыляющего по подвальному коридору со здоровенным мешком за плечами.

Губы под ладонью дрожали, и он крепче сжал зубы, чтобы они не стучали. Все еще сидя на корточках, он потихоньку стал отползать от двери. Почувствовав спиной угол, увидел, как свет в дверной щели померк.

Дед Мороз неподвижно стоял у двери в бомбоубежище, заслоняя собой свет. Томми зажал рот обеими руками, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, в ожидании, что дверь вот-вот откроется.

Некуда бежать.

Сквозь щель дверного косяка рваными линиями вырисовывался силуэт Хокана. Эли протянул палку насколько хватило руки, ткнул ею в дверь. Дверь открылась сантиметров на десять, дальше мешало стоявшее за ней тело.

Рука ухватилась за край двери, рванув так, что та ударилась об стену, сорвавшись с петель. Отлетела, болтаясь на одной петле, ударив по плечу фигуру, заполнившую теперь весь дверной проем.

Что тебе от меня надо?

На больничной рубахе, достававшей до колен, еще можно было различить светло-голубые участки. Остальное напоминало перепачканную карту из земли, глины и каких-то пятен, в которых чутье Эли распознало животную и человеческую кровь. Рубаха была порвана в нескольких местах, в прорехах зияла белая кожа, покрытая царапинами, которым не суждено было зажить.

Лицо его по-прежнему было бесформенным месивом из голого мяса, в которое будто шутки ради впечатали красный глаз — как спелую черешню, коронующую гнилое пирожное. И только рот теперь был открыт.

Черная дыра в нижней половине лица — никаких тебе губ, прикрывающих обнаженный ряд зубов, белеющий неровным венцом, отчего темнота вокруг становилась еще чернее. Дыра открылась и снова сжалась, словно что-то пережевывая, и из нее вырвалось:

— Э-э-э-и-и-и…

Непонятно, то ли это было «эй!», то ли «Эли!», потому что как «й», так и «л» требовали участия губ или языка. Эли выставил перед собой острие палки, нацелившись Хокану в сердце и ответил:

— Привет.

Что тебе надо?

Живой мертвец. Эли ничего о них не знал. Он понятия не имел, властны ли над этим существом те же законы, что и над ним самим. Может, в его случае недостаточно было уничтожить сердце. Но то, что Хокан неподвижно застыл в дверях, свидетельствовало об одном: ему тоже нужно было приглашение.

Зрачок Хокана метался вверх-вниз по телу Эли, казавшемуся таким беззащитным под тонкой желтой тканью сарафана. Эли хотелось, чтобы их тела разделяло что-то существеннее ткани, какая-нибудь осязаемая преграда. Он осторожно приблизил острие к груди Хокана.

Интересно, он что-нибудь чувствует? Он способен испытывать страх?

Эли и сам вдруг испытал почти забытое чувство: страх боли. Раны его заживали сами собой, но от Хокана исходила угроза такой силы, что…

— Что ты хочешь?

Пустой, гортанный звук — из легких монстра вырвался воздух, а из двух дыр на месте носа выкатилась желтоватая тягучая капля. Вздох. Затем дребезжащий шепот: «У-у-ю-ю» — и одна рука дернулась, словно в спазме…

Как младенец…

…ухватилась за нижний край рубахи и задрала ее.

Его член торчал под углом, настойчиво требуя внимания, и Эли уставился на твердый отросток, оплетенный сетью голубоватых вен, и…

Как же это… значит, у него все это время стоял?..

— У-у-ю-ю…

Рука Хокана рывками заходила туда-сюда, оттягивая крайнюю плоть, — головка пениса то появлялась, то исчезала, то появлялась, то исчезала, как игрушечный человечек на пружинке, а из груди монстра вырывались стоны не то удовольствия, не то страдания.

— У-у-ю-ю…

Эли засмеялся от облегчения.

И все это — чтобы подрочить.

Так и будет теперь, наверное, стоять, не в силах сдвинуться с места, до тех пор пока…

Интересно, он вообще может кончить? Он же так будет стоять целую вечность.

Эли вспомнилась неприличная заводная кукла-монах — поворачиваешь ключик, и полы рясы расходятся в стороны, а сам он дрочит, пока не кончится завод.

Чик-трак, чик-трак…

Эли снова рассмеялся. Он так увлекся этой картинкой, что не заметил, как Хокан сделал шаг и вошел без всякого приглашения. Эли очнулся лишь в ту минуту, когда кулак, еще минуту назад сжатый в предвкушении недоступного наслаждения, занесся над его головой.

Рука резко опустилась, и кулак заехал ему по уху с такой силой, что свалил бы и лошадь. Удар пришелся сбоку, и ушная раковина загнулась внутрь, да так, что ухо наполовину оторвалось от головы, с глухим стуком ударившейся о пол.

117