Впусти меня - Страница 79

Водитель такси подъехал ко входу в реанимацию. Старик на заднем сиденье, всю дорогу развлекавший его рассказами о своей сердечной недостаточности, открыл дверь, но оставался сидеть, явно рассчитывая на помощь.

Ладно, ладно.

Водитель открыл свою дверь, обошел вокруг машины и протянул руку старикану. Снег сыпался за ворот его куртки. Старик уже оперся было на его руку, но тут взгляд его остановился на какой-то точке в небе, и он застыл.

— Давайте, я держу.

Старик указал куда-то вверх:

— Что это?

Водитель посмотрел туда, куда указывал старик. На крыше больницы стоял человек. Невысокого роста, обнаженный торс, руки по швам.

Нужно поднять тревогу!

Следовало включить рацию. Но он стоял, не смея двинуться с места. Малейшее движение — и нарушится равновесие, и маленький человечек упадет с крыши.

Он почувствовал боль в руке — старик впился когтистыми пальцами ему в ладонь. Но даже это не заставило его двинуться с места.

Снег летел в глаза, и он моргнул. Человек на крыше раскинул руки, поднял их над головой. Что-то натянулось между руками и телом, какая-то… мембрана. Старик оперся на его руку, вылез из машины и встал рядом.

В ту секунду, когда плечо старика коснулось его собственного, человек — ребенок — полетел вниз. У водителя вырвался невольный возглас, а пальцы старика снова впились ему в ладонь. Ребенок падал прямо на них.

Они инстинктивно пригнулись, прикрывая головы руками.

Ничего не произошло.

Когда они снова подняли головы, ребенка не было. Водитель огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме падающего снега в свете фонарей. Старик прохрипел:

— Ангел смерти. Это ангел смерти. Я никогда отсюда не выйду.

Суббота, 7 ноября (ночь)

«Хабба-хабба зут-зут!»

На Хегторьет в вагон ввалилась компания орущих парней и девчонок. С виду ровесники Томми. Поддатые. Пацаны время от времени с криками падали на девчонок, а те, смеясь, отбивались. А потом снова заводили песню. Одну и ту же, раз за разом. Оскар украдкой поглядывал на них.

Я никогда таким не стану.

К сожалению. Он бы не отказался стать таким, как они. Им явно было весело. Но у него бы не получилось. Один из парней встал на сиденье и заорал: «А Халеба-Халеба, а-ха-Халеба…»

Старик, дремавший на местах для престарелых в конце вагона, поднял голову и крикнул:

— Потише нельзя? Здесь люди, между прочим, спать пытаются!

Одна из девчонок показала ему средний палец:

— Дома спать надо!

Все заржали и снова запели. Через несколько сидений от Оскара какой-то мужик читал книгу. Оскар вытянул шею, пытаясь различить название, но разглядел лишь автора: Йоран Тунстрем. Он такого не знал.

Напротив Оскара сидела старушка с вязаньем на коленях. Она что-то тихо приговаривала себе под нос и жестикулировала, обращаясь к невидимому собеседнику.

Оскар никогда не ездил в метро после десяти вечера. Неужели это те же люди, что днем чинно сидят и смотрят прямо перед собой или читают газеты? Или это отдельная каста, которая появляется только по ночам?

Человек с книгой перевернул страницу. Как ни странно, у Оскара на этот раз книги с собой не оказалось. А было жаль. Ему хотелось бы вот так сидеть и читать, отрешившись от всего происходящего. Но у него был лишь плеер и кубик Рубика. Он собирался послушать кассету Kiss, записанную для него Томми, поставил ее в автобусе по дороге домой, но через пару песен ему надоело.

Оскар вытащил из сумки кубик. Три стороны были собраны. На четвертой оставалось собрать лишь один угол. Однажды они с Эли целый вечер провозились с кубиком, обсуждая возможные решения, и с тех пор у него стало получаться гораздо лучше. Он оглядел кубик со всех сторон в поисках правильной стратегии, но перед глазами стояло лицо Эли.

Интересно, какой она будет на этот раз?

Он больше не боялся. У него было ощущение, что… что его просто не могло быть здесь и сейчас, он не мог поступить так, как поступил. Этого не могло быть. Это был не он.

Меня нет, а значит, никто не может мне ничего сделать.

Он позвонил отцу из Норртелье, тот плакал. Сказал, что кого-нибудь за ним пришлет. Это было второй раз в жизни Оскара, когда он слышал, как отец плачет. На какое-то мгновение он был даже готов сдаться. Но когда папа стал заводиться, заявил, что у него тоже есть право на личную жизнь и что он сам решает, как себя вести в собственном доме, Оскар положил трубку.

Тогда-то у него и появилось чувство, что его нет.

Компания подростков сошла на станции «Энтбюплан». Один из парней обернулся и прокричал:

— Спите спокойно, дорогие… — он не смог подыскать нужное слово, и одна из девчонок потянула его за собой. Когда двери уже закрывались, он вдруг вырвался, подбежал к дверям, не давая створкам сомкнуться, и выкрикнул: —… товарищи пассажиры! Спите спокойно, товарищи пассажиры!

Он отпустил двери, и поезд тронулся с места. Мужчина оторвался от книги, чтобы поглядеть на подростков на перроне, затем повернулся к Оскару и посмотрел ему в глаза. И улыбнулся. Оскар мельком улыбнулся в ответ и сделал вид, что снова занялся кубиком.

Грудь переполняло ликование — его признали за своего. Как будто человек с книгой посмотрел на него и мысленно сказал: «Все хорошо. Ты все делаешь правильно».

И все же он не осмеливался еще раз поднять глаза на человека с книгой. Оскару казалось: тот знает. Он пару раз крутанул кубик, но, передумав, сделал как было.

Кроме него в Блакеберге сошли еще два человека, правда, из других вагонов. Какой-то незнакомый взрослый парень и мужик пижонистого типа, пьяный в доску. Пижон подковылял к парню и выкрикнул: